Megalayt

- Цаво я, Фотич? - огрызнулся Петрович, заскорузлый полудедок в кирзачах, стоящий на оттяжке у крутящегося барабана.

- Расцавокался мне! Цыц, нечего жабтаться - бегом встал ногой на фал! Матрозы, готовься конец со шпиля на кнехт перебрасывать! Помни - втугую набивать! - орал странный человек, на которого окружающие его на юте суденышка люди смотрели, не отрывая широко раскрытых преданных глаз. Сам же орущий стоял недвижимо, засунув правую руку в карман несвежего белого фартука, левой, с зажатой между пальцами цацулей обгрызенного «беломора», «дирижируя оркестром» ютовой партии. Когда мокрый от воды конец толщиною в руку начал «чихать» на гладкой поверхности шпиля, проскальзывая и подымливая, а натянутая часть запела флажолетом, Петрович наступил на него своим сапогом, вдавливая в палубу всем весом своего тщедушного тела и цаплеобразно эквилибрируя на уезжающей из-под ног пеньке.

- Па-а-ашел! - ткнул папиросиной в кнехт левого борта странный человек в фартуке, - Жваво набивай, подтягивай! Ага, три шлага - и достаточно!

Чувствуя под бортом инородное тело, висящее на его «левом плече», суденышко продолжало медленно катиться в закат, ложась на борт. И только черная груша, висящая на веревках, не давала ему перевернуться, подставив асфальтово-черную спину.

- Где трюмный?! - взвился белый фартук, - Наверх фофана этого! Воздух за борт, живо!

Прочмокав по металлу прохарями на голую ногу, пронесся мальчишка в грязной робе, волочащий резиновый шланг...

- Подать воздух на компрессор! - махнул цацулей Фотич. Раздавшееся шипение вдруг смолкло, а черная груша за бортом стала расти, подвсплывая и поднимая вверх наклоненный борт кораблика. Вот мачта встала в зенит; натянутые заведенные концы ослабли, заставляя стоящих у кнехта скинуть верхние шлаги и подтянуть фал.

- Добро! - проголосил старший, - Отбой аврала! Отойти от мест. Ужин - через пятнадцать минут! Он зачерпнул из стоящего ведра воды, всполоснул руки и вытер их своим фартуком, хмуро глядя на плавающий по борту предмет. Пройдя внутрь надстройки, он подошел к двери с надписью «Боцман», толкнул ее и вступил, пригнувшись, внутрь утлой фатеры:

- Ну, как ты, Мишка? Фароба отпустила? Там это...привязали, воздухом набили - все нормально. Трюмного молодого только потом возьми на кукан - фаля, а не моряк!

- Спасибо, Фотич, что подменил, - кивнул седой пузан, лежащий на койке, опираясь спиной на свернутый матрац. При каждом движении он морщился, давая понять другу, что боль в спине не прошла, а лишь усилилась.

- Колдыбит? Ничего, жир добудем - намажем тебе спину - скрипеть перестанешь, - заверил гость, - За гарпуном просквозило?

- Ага, - согласился боцман, - гнали долго, да и шкивало люто - весь промок от брызг - потому и слег. Фотич, ты того, поговори с ним, а? Стыдно мне перед ним... Первый раз так лихо на душе.

- Хорошо, - тихо ответил Фотич, встал и вышел, направляясь на камбуз, где у раздаточного окна уже скопились изголодавшиеся матросы.

- Батя, родной, жрать давай! - голосили они, пытаясь просунуть лагуны один поперед другого.

Накормив молодежь, старый кок вышел на левый борт, сел на кнехт и закурил папиросу, стряхивая пепел не на палубу и не за борт, а себе в ладонь. Он сидел и хмуро смотрел на спину привязанного к борту кита. Тот был хорош: нагулян, чист кожей («Не успел подцепить паразитов в южных морях», - подумал старик), рост имел не малый - около семнадцати метров.

- Красавец! Жира пяток тонн даст, - привычно оценил добычу Фотич.

Над тушей появились чайки, садясь на черную спину и выклевывая куски из зияющей раны кита - внизу, под хребтиной чуть выше хвоста.

- Кыш, собаки, не ешь моряка! - гаркнул старик. Но хищные птицы не обратили на него никакого внимания, продолжая приземляться на плавающий остров. Вздохнув, Фотич зашел на камбуз, взял обрез полный отбросов и, выйдя на правый борт, махнул содержимое в море. Через минуту, оставив в покое кита, чайки начали пир. А старик вернулся на место, сел на прежний кнехт и закурил очередную папиросу.

- Ну что, морячина, отплавался? - тихо обратился он к повергнутому животному, - Ты уж прости нас, дикарей. Не с гарпуном простым в руке да на лодочке утлой, и не один на один пришли к тебе. Время не то, время хищника. Без гранаты на острие да корпуса стального пошли бы на тебя - честно было бы. А так - хренаберия одна: из пушки пальнул, пикой добил, привязал - надул. Промысел, одним словом, а не охота. Даже и представить себе не могу, как вас таких алеуты сетями из моржовой кожи ловили. Там даже силы равными не были: хвостом дал, человецы в воду посыпались, лодка в щепы. Но ты же их не добивал. Нет у тебя в сердце этого. Благородственные вы животные. Ну ладно, прости еще раз. Завтра плавбаза придет - станешь ты корсетами на французских барышнях - все ж приятственно, близок опять будешь к бабам, от которых тебя отлучили. Обнимать их будешь, за стан поддерживать. А я пойду...

Кок встал и, лязгнув задрайками двери, скрылся внутри. Позже он долго сидел в каюте боцмана, куря, глядя в иллюминатор и слушая рассказ осоловевшего от спирта боцмана.

- Чертяка, а не кит! - восхищался Мишка, - гнали его три часа. У него в стаде баб много, так он их в кильватере прикрывал да нас пытался отвлечь, уходя в сторону. Пару раз под бортом прошел! Ага, даже бочиной нас бортанул. Могуче приложился!

- Понял теперь, почему у меня на камбузе кастрюля с плиты уехала - думал, что рулевой, дурак рогатый, руль переложил неосторожно, - вспомнил свою последняя вахту кокша.

- Ага, он! - продолжил боцман, - Плюнули мы на него да за китихами пошли. Хорошие самки, ворванистые. И будто на сносях - медлительные. Так и решили - положим одну из них - кит сам к нам придет. Ну, выжали все из двигателя, догнали. Я одну из них и загарпунил с тридцати метров. Но неудачно - подранил только. Пока перезаряжали гарпун, чтобы добить, кружилась ужасно, кровью истекая. А этот-то, мужик ее, на нас пошел! Ты представляешь?! Подплыл да начал хвостом бить перед носом, брызгами пушку окатывая. Стало быть - чтобы не стрельнули еще раз. Пришлось его гарпунить. Попали, но не насмерть - он и потащил нас. И все в сторону, дальше от китихи раненой. А та уже тонуть начала, хотя стадо остальное ее мордами поддерживает. В общем, добили мы этого бойца, а самочка ушла на дно... Ты поговорил с ним, Фотич?

- Да, - хмуро подтвердил кок.

- Ну ладно... Спать будем? - спросил неуверенно боцман.

- Ложись, Мишка. А я пойду покурю еще.

Фотич вновь вышел на шкафут и сел на кнехт. Он курил и смотрел на плавающую тушу.

- Так вот ты какой? Мужы-ы-ык! Много я вашего брата сам набил - сосчитать не возьмусь. Одних кашалотов голов триста прикончил. Всякое видел, а такого геройства - нет. Жаль, на камбузе сидел - не видел...

Он хотел уже было встать и отправиться в каюту, как услышал фырканье за бортом. Немного хриповатое, оно отличалось от звука, издаваемого дельфинами или касатками. Вдруг борт легко качнуло - как будто кто-то тяжелый, но мягкий ткнулся в него. Фотич вскочил и подошел к ближайщей люстре на борту. Включив ее, он стал водить ее из стороны в сторону, пока не увидел широкую черную спину, нырнувшую рядом с привязанным китом.

- Так, дела-а-а, - вздохнул он, - самка пришла прощаться. Дурында, плыви прочь - убьют ведь! Он взял валяющийся на палубе железный скребок и бросил в спину проходящей рядом китихи. Она же, напротив, замедлила ход и легла на воде, уткнувшись мордой в убитого самца.

Фотич нервно закурил и сел на прежнее место - отогнать китиху было невозможно. Потом, будто вспомнив, он вскочил и побежал наверх, на мостик, убедиться, что там никого нет. Да, вся утомленная команда, кроме сидящего в кресле и клюющего носом штурмана, спала. Отправив парня в койку и пообещав постоять на вахте, кок - известный всем китобой и отменный моряк, бросивший по старости прежнее ремесло - возвратился на шкафут. С самкой творилось что-то неладное...

- Подранили днем? - подумал он.

Китиха вдруг опустила хвост вниз и стала совершать конвульсивные движения.

- Ешкин кашалот, помереть рядом собралась? - всполошился старик.

Вода под китихой, освещенная лампой, вдруг помутнела, стала похожей на молоко, из ее нижней части вдруг появился хвост! Второй хвост! И совсем маленький! Пораженный старик стоял столбом - он, привыкший убивать и разделывать, видел бегущих, прыгающих, играющих, яростных, испуганных, бьющихся в агонии, но никогда - рожающих, дающих жизнь китов. В белом облаке внизу в воде вдруг появилось какое-то веретенце.
- Китенок! - улыбнулся дед.
Родившись, ребенок размером со взрослого дельфина уже совершал какие-то движения хвостом, барахтясь под водой и пытаясь плыть. Мать, еще оставляя за собой темный след крови, медленно поднырнула и подтолкнула ребенка головой в область живота. Малыш всплыл и впервые вдохнул воздух - как всхлипнул. Старый кок вздрогнул всем телом и лег животом на фальш-борт, пытаясь разглядеть каждую деталь этого чуда рождения жизни. Китиха, лежа рядом на воде, вдруг подтолкнула малыша носом так, что тот, проплыв несколько метров, уткнулся в привязанного к борту забитого кита.

- Она...с батькой его...прощаются! - всхлипнул Фотич, - Бегите отсюда! Прочь! Вон пошли!

Но киты оставлись недвижимы...

Старик побежал по шкафуту, схватился за ручку лебедки и стал опускать шлюп-балку. Когда лодка легла на воду, он метнулся на камбуз, схватил огромный разделочный нож и бросился в нос судна. Там, обрезав натянутый фал, он побежал на корму, полоснул по веревке и, держа конец в руках, потащил его к спущенной шлюпке. Бросив его в лодку, он прыгнул внутрь, привязал конец к рыму и начал яростно грести прочь. Вскоре рядом с кораблем образовалась странная процессия: за маленькой шлюпкой плыла громадная туша, сбоку и позади которой плыли китиха и китенок. Отойдя на сотню метров от борта китобоя, Фотич обрезал фал и сбросил его в воду, встав в лодке в молчании. Он дождался, когда киты еще раз подошли к плавающему телу, потом сел, налег на весла и оказался под боком накачанного воздухом кита. Перекрестившись, он поднял свой страшный нож и полоснул им по гладкому и упругому боку. Туша, будто взорвавшись, зашипела уходящим воздухом и пошла под воду. За ней следом плыли два тела: большое и маленькое...

Когда утром команда, проснувшись, потянулась на завтрак, китобои удивились, увидев пустые столы. Они вышли на шкафут покурить и изумились еще больше: забитого кита простыл и след, а рядом, под бортом, качалась шлюпка, в которой согнувшись, с черным лицом сидел их кок, неподвижно глядя в море. Последним вышел наверх боцман Мишка, потягивая ногу и держась за бок, но уже полувыпрямившись. Увидев непонятную картину, он поднял явно обрезанный кем-то конец фала с палубы, взглянул на человека в лодке, опять на фал и, поняв все, зычно рыкнул:

- Чего лупитесь, бакланы - ветром сорвало китяру! Кокша, видать, хотел его догнать да не смог! Марш по местам!

Он поднял глаза на Фотича. Встретившись взглядом, боцман кивнул старику с пониманием и уважением:

- Стало быть, отжимным ветром оборвало. Море все спишет. Иди спать, старик.

Историю рассказал(а) тов. Navalbro
цельностянуто www.bigler.ru