Megalayt

Вкрадчиво ступая по ковру из солнечного Туркменистана, Василий Иванович Репейников пересек комнату и с изумлением замер у одной из картин. Оттуда, погружаясь в морскую пучину, божественно сияло солнце. Неподражаемый солнечный свет рвал душу. Пораженный палитрой красок, Репейников восхищенно водил носом по полотну, не в силах отвести взор. Такой или приблизительно такой пейзаж можно увидеть только нежным сентябрьским вечером с берега Черного моря. Вернувшись к столу, Василий Иванович резко схватил бутылку.
- Петр Ильич, откуда у тебя этот шедевр? Бьюсь об заклад: не иначе, как с галереи стащил,- допив бренди, срывающимся голосом, поинтересовался он. Взаимная неприязнь вспыхнула с удвоенной силой.
- Ты прав. Картину я не покупал,- в свою очередь фальшиво улыбнулся приятель. Его настоящее, как и прежде, вновь зависело от мнения школьного приятеля. Через стопку портового бренди напряжение ослабло, и он смог продолжить.- Был прошлым летом на выставке в Одессе …
- Чертяка! Молодец! Я так и подумал! Художника не проведешь. Неужто раннего Айвазовского прикупил?- судя по тону и перекошенной физиономии, настроение Репейникова было испорчено на весь вечер.
Петр Ильич Качанов, чуть заметно улыбнувшись, ничего не ответил. Его мысли были уже совсем далеко. С душевной болью он снова вспомнил, как четверть века назад, играл в школьном спектакле с Васькой Репейниковым. Взаимная вражда вспыхнула между друзьями сразу же после репетиции «Ревизора». И роковой поворот судьбы вильнул именно в тот час. Без сомнения, Васькин Хлестаков - с его надрывной тоской по сытой жизни – вызывал среди сверстников бурю восхищения. Да, и текст давался ему легко. Ни зубрежки, ни бессонных ночей. Прочитал разок и в голове полный порядок. Герой же Качанова, несмотря на белую кружевную манишку, производил крайне жалкое впечатление. Проходил не один месяц, прежде чем он запоминал реплики гоголевского персонажа. Не было, по всей видимости, в нем божьей искорки. И звездой школьной сцены признали Репейникова. Подстегиваемый успехом товарища, все последующие годы Качанов упорно добивался у однокашников признания своего таланта. Но на лаврах славы по-прежнему почивал его друг. Петр стал одержим. Окончив театральное училище, он до кровавых мозолей оттачивал мастерство. Поступил в театр. Хватался за любую роль. Умолял, подслащивал, шагал по головам. И, наконец, добился «заслуженного». Однако восторга от сцены больше не испытывал. Народная любовь к нему так и не пришла.
Репейников же, кое-как получив навыки рисовальщика, вот уже много лет трудился художественным редактором в модном издательстве. Правда, особо выдающихся работ за ним не замечалось. В его творчестве превалировали картины с улетающими на юг утками, осенним листопадом, болотными озерцами чертополохом. Зато его имя частенько мелькало на страницах прессы. В любом салоне, мастерской, на выставке он умудрялся учинить скандал, заканчивающийся для Василия Ивановича кровопролитным мордобитием. Очевидно, талантливые работы товарищей по цеху вызывали у него особые чувства. В стенах издательства был тоже вспыльчив и не сдержан. Как только знакомился с работами перспективных художников, будто бес в него вселялся. Кто-то из коллег заметил, что большинство удачных иллюстраций отдел графики сдавал именно в отсутствие худреда. Поэтому, приехав из очередной командировки, Василий Иванович нисколько не удивился, что его тут же с поручением отправляют во Львов. А в Львове и жил тот самый приятель, с которым он не виделся уже много лет. И он неожиданно для самого себя обрадовался. Поездка в тихий южный городок стала для него своеобразным мерилом жизненного пути.
Спустя два часа по прибытию, в номер Василия Ивановича доставили конверт, в котором Петр Ильич любезно приглашал его на премьеру спектакля «Ревизор».
Уже в вестибюле Репейникову стало ясно, каким уважением и авторитетом пользуется Петр Ильич, и он гордо зашагал в сопровождении друга к директорской ложе. Охваченные лихорадкой последних минут, между креслами, сновали осветители, артисты в костюмах, здоровые мужики в красных робах, костюмеры с ворохом барского тряпья. Неожиданно их беседу прервал появившийся в проходе режиссер. На нем было мертвенное от ужаса лицо. Он склонился к уху именитого артиста и что-то с жаром стал объяснять.
- Какой мерзавец! Гнать таких нужно из театра! Взашей!- гневно воскликнул Петр Ильич.
- До спектакля полчаса. Не знаю, что делать. Хоть премьеру отменяй,- простонал главреж точь-в-точь, как в кресле стоматолога.
Неожиданно в голове у Петра Ильича что-то щелкнуло и он, переводя глаза влево-вправо, изумленно вскрикнул:
- Илладий Валдович, голубчик! В роли всего-то сорок слов. Считайте, что слуга Городничего у вас в кармане.
Главный режиссер недоверчиво вскинул голову в сторону гостя.
В тот же вечер публика долго рукоплескала чопорному Хлестакову-Качанову, Городничему с невнятным лицом, но сатанинским оскалом, Ляпкину-Тяпкину, замирающему на сцене в балетных позах, Землянике в уродливом колпаке, полуголой Анне Андреевне, безобразно откидывающей ноги, но особенно зал неистовствал при появлении Мишки – слуги Городничего. Кажется, таких оваций не было слышно с тех пор, как на сцене выступал знаменитый герой-любовник Жеребцов. Когда же довольный режиссер сообщил, что Мишку играл и вовсе не артист, а простой художник, искушенный зал взревел, как тысяча бизонов.
Смущенный от нахлынувшего успеха, Василий Иванович все же перехватил взгляд школьного товарища - загримированного Хлестакова – и онемел. В нем было столько неприкрытой зависти, что ужаснулся бы Сальери.
Поздним вечером Илладий Валдович, поднимая очередной бокал «за свалившийся с неба успех», чтобы как-то подбодрить постаревшего вмиг Качанова и смягчить накал страстей в его квартире, невзначай заметил:
- Давно хотел у тебя спросить, Петр Ильич. Чья это работа на стене?
- Да, уж. Действительно, Петр. Вещь. Всю душу наизнанку выворачивает. Где достал?- придя, наконец, в себя после сногсшибательной премьеры, патетически поинтересовался Василий Иванович. Он светился от счастья, словно пятнадцатилетний мальчишка.
- Ничего особенного. Это моя картина. «Закат на море»,- угрюмо ответил Качанов и вновь погрузился в размышления.
У Василия Ивановича предательски екнуло сердце. Он посмотрел еще раз на бывшего одноклассника, усомнившись в правдоподобности его слов, сглотнул подкативший комок, и не мог более отвести лихорадочных глаз от картины на стене.